Призраки грядущего - Страница 3

— Старая крепость развалилась — и это уже, можно сказать, надирская земля. Спасибо тебе за урок. Мне кажется, я стал ближе к тебе по мастерству.

— Более того, мой господин, — сегодня вы побили меня.

— А ты уверен, что не поддался мне — из-за того, что при поединке присутствовали мои сыновья?

— Вы честно одержали победу, мой господин, — но на той неделе она будет за мной.

— На той неделе сразимся в замке — а после поохотимся в лесу и попробуем затравить пару кабанов.

Чареос поклонился, провожая князя. В кувшине осталось еще немного сока. Он налил себе и подошел к окну, глядя, как князь со свитой отбывает из монастыря.

Давно уже не произносились вслух эти имена — Бельцер, Маггриг и Финн. Чареос вновь увидел перед собой рыжебородого великана, увидел, как тот крошит своим топором надиров, лезущих на стену около надвратной башни. А лучники Маггриг и Финн каждый вечер писали углем на гранитной стене свой счет: «Маггриг сегодня убил одиннадцать, всего тридцать одного. Смерть надирам!» А старый Калин оспаривал эти числа, стряпая ужин над жаровней. Отменный был повар — даже филей, приготовленный им, напоминал по вкусу бараньи кишки. Он погиб в последний день осады.

Около башни гибло больше всего народу. Из прежних сорока пяти выжили только Бельцер, Маггриг, Финн и Чареос. Надиры заняли крепость, но Бельцер соскочил с башни, в одиночку спас готирское знамя и, прорубая себе дорогу, вернулся обратно. Они засели в башне, бросая вызов окружившим их надирам. Почти весь день враг пытался взять башню, каждый раз отступая перед мечами и топорами ее защитников.

Ночью туда пришел сам Тенака-хан со своим шаманом.

«Сдайтесь мне — и уйдете отсюда живыми», — сказал он. «Это противоречит нашему приказу», — ответил ему Чареос. «Что же для вас важнее — долг или свобода?» «Любопытный вопрос. Почему бы тебе не подняться сюда и не обсудить его с нами?» «Спустите веревку», — ответил хан.

Чареос, улыбнувшись при этом воспоминании, услышал позади шаги, обернулся и увидел настоятеля.

— Я побеспокоил тебя? — спросил старик.

— Нисколько, Парнио. Посиди со мной. Настоятель в белых одеждах подсел к столу и посмотрел на небо.

— Непостижимы небеса, — прошептал он. — Всегда изменчивы и всегда постоянны в своей красе.

— Это так, — согласился Чареос, садясь напротив него.

— Приобщился ли ты к славе Истока, сын мой?

— Нет, отец. Я все еще сомневаюсь. Это тревожит тебя?

— Ничуть, — махнул тонкой рукой настоятель. — Тот, кто ищет Его, найдет... когда захочет Он. Но ты здесь уже два года, и я хотел бы знать, что держит тебя в монастыре. Чтобы пользоваться библиотекой, не обязательно быть монахом.

— Утешительно принадлежать к чему-то, отец, — улыбнулся Чареос. — Утешительно быть безымянным.

— Если ты хотел стать безымянным, не надо было говорить, кто ты на самом деле, а уж тем более соглашаться на предложение князя обучать его тонкостям фехтования.

— Верно. Проще всего, наверное, было бы ответить, что я сам не знаю. Но я не хочу уходить отсюда.

— На мой взгляд, сын мой, ты еще молод. Тебе бы завести жену и детей, наполнить свою жизнь любовью. Или я не прав?

Чареос встал и снова подошел к окну.

— Ты прав, отец настоятель. Когда-то я любил... и, наверное, мог бы полюбить снова. Но боль потери была слишком тяжела для меня. Я предпочитаю новым страданиям одинокую жизнь.

— Значит, ты просто прячешься здесь, Чареос, — а это дурно. Жизнь дается нам не для того, чтобы тратить ее впустую. Подумай об этом. С чего бы прославленному герою Бел-Азара чураться радостей любви?

Чареос обернулся к старику, сердито нахмурясь:

— Бел-Азар! Я слышу это название второй раз на дню. Оно ничего не значит. У меня был меч, я хорошо владел им, и люди умирали. Никакого геройства я в этом не вижу, отец. Когда-то я видел, как старик, весь скрюченный, бросился на помощь женщине. Его убили одним ударом кулака — но вот он был герой, потому что ни на что не надеялся. Понимаешь, что я хочу сказать? Солдат всегда надеется на что-то. Многие мужчины и женщины совершают героические поступки каждый день, но никто этого не замечает. А вот я благодаря верному глазу и быстрой руке прослыл героем Бел-Азара, и обо мне поют в залах собраний и в трактирах.

— Ты ошибаешься, Чареос. О тебе поют люди, а тот старик воспет перед Богом — в этом вся разница.

— И я бы видел ее, если бы верил, но мне не дано.

— Дай срок, сын мой. Остерегайся князя. Он сильный человек, но и жестокий тоже. И когда ты ходишь в замок давать ему уроки, не надевай монашеского платья. У нас здесь не Храм Тридцати, и мы не воины.

— Как скажешь, отец. Старик встал.

— Когда я вошел сюда, ты был погружен в раздумья. Не скажешь ли о чем?

— Я думал о Бел-Азаре и Тенаке-хане. О той ночи, когда он поднялся к нам на стену и просидел с нами до рассвета. Он говорил о своей жизни и своих мечтах, а мы — о своих. Бельцер хотел взять его в заложники, но я не дал. На рассвете хан спустился с башни и увел свое войско. Мы сохранили готирское знамя, и потому победа формально осталась за нами.

— Ты восхищался этим человеком?

— Да. Это благородное сердце. Но я так и не знаю, почему он оставил нам жизнь.

— Разве он не сказал вам?

— Нет. Между тем он был не тот человек, чтобы делать что-то без причины, и это мучило меня многие годы. Когда он умер, я отправился в надирские земли и долго стоял перед гробницей Ульрика, где его похоронили. Меня тянуло туда. Я приехал в лагерь Волков, стал на колени перед шаманом и спросил его, почему нас пощадили в тот день. Он пожал плечами и сказал, что мы шио-кас-атра — Призраки Грядущего.